Далеко в стране Иркутской
Между скал и крутых гор,
Обнесен стеной высокой
Чисто выметенный двор.
На переднем на фасаде
Большая вывеска висит,
А на ней орел двуглавый
Позолоченный блестит.
По дороге тройка мчалась,
Ехал барин молодой,
Поравнявшись с подметалой,
Крикнул кучеру: «Постой!»
«Ты скажи-ка, подметала,
Что за дом такой стоит?
Кто хозяин тому дому?
Как фамилия гласит?»
«Это, парень, дом казенный,
Александровский централ.
А хозяин сему дому
Сам Романов Николай.
Здесь народ тиранят, мучат
И покою не дают.
В карцер темный замыкают,
На кобылину кладут.
«Сибирский архив», Иркутск, 1912, № 6
Элиасов Л. Е. Народная революционная поэзия Восточной Сибири эпохи гражданской войны. Улан-Удэ, 1957, стр. 117.
Приведенный выше вариант – один из первоначальных, вышедших из централа. Текст песни продолжал развиваться вплоть до падения монархии в 1917 году. Ненависть к самодержавию высказывалась уже в первых вариантах, но в них еще нет угроз. Угрозы в адрес государственного строя появятся в вариантах времен революции 1905 года.
Есть песня с тем же началом на иной сюжет (расстрел уголовника), восходящая к «Александровскому централу». Иркутск упоминается во многих каторжанских песнях — например, «С Иркутска ворочуся», «Зачем я встретился с тобою?».
Во время Февральской революции все политзаключенные Александровского централа были освобождены. Пустовали их места недолго – в 1918-1919 гг. колчаковцы превратили Александровский централ в концлагерь, где пытки и массовые расстрелы стали обычным явлением. В эти годы появились две новые песни об Александровском централе на тот же мотив — «В Александровском селенье» о восстании заключенных в декабре 1919 года и «В воскресенье мать-старушка».
Однако «Далеко в стране иркутской» также продолжала бытовать — у партизан Восточной Сибири во время Гражданской войны, у сталинских политзаключенных, затем — у диссидентов.
ВАРИАНТЫ (3)
1. Далеко в стране иркутской
Далеко в стране иркутской,
Между скал, высоких гор
Обнесен большим забором
Чисто выметенный двор.
Чистота кругом, порядок,
Нигде соринки не найдешь —
Подметалов там немало,
В каждой камере найдешь.
Вот по дороге тройка мчится,
В ней неизвестный господин.
Он поравнялся с подметалой,
Тройку вмиг остановил.
Шапку снял, перекрестился,
Как завидел кандалы:
«И за что вас Бог карает,
Ты, служивый, расскажи».
«Где же, барин, все упомнишь,
Кто за что сюда попал.
Я и сам седьмое лето,
Как свободы не видал.
Я попал сюда случайно,
За изменщицу-жену,
Что убил ее не тайно —
Знать, уж быть тому греху.
Кто за звонкую монету,
Кто за подделку векселей,
За побег с военной службы,
За начальство — сволочей».
«Если хочешь ты, служивый,
Я тебя освобожу». —
«Не, спасибо, добрый барин,
Я последний день сижу».
«Ты скажи, скажи, служивый,
Что за этот большой дом,
Кто хозяин всему дому,
Как фамилия его?»
«Это, барин, дом казенный,
Николаевский централ,
А хозяин сему дому
Сам Романов Николай».
Барин снова сел в коляску,
Крикнул кучеру: «Пошел!»
Позади его остался
Преогромный, большой дом.
С не существующего ныне сайта Александра Кантемировского «Узелочек».
2. Далеко в стране Иркутской
Неизвестный автор
Далеко в стране Иркутской,
Между двух огромных скал,
Обнесен стеной высокой,
Александровский централ.
Чистота кругом и строго,
Ни соринки не найдешь:
Подметалов штук десяток
В каждой камере найдешь.
Дом большой, покрытый славой,
На нем вывеска стоит,
А на ней орел двуглавый
Раззолоченный висит.
По дороге тройка мчалась,
В ней был барин молодой.
Поравнявшись с подметалой,
Крикнул кучеру: «Постой!
Ты скажи-ка мне, голубчик,
Что за дом такой стоит?
Кто владелец тому дому?
Как фамилия гласит?»
— «Это, барин, дом казенный —
Александровский централ,
А хозяин сему дому
Здесь и сроду не бывал.
Он живет в больших палатах,
И гуляет, и поет,
Здесь же в сереньких халатах
Дохнет в карцере народ».
— «А скажи-ка мне, голубчик,
Кто за что же здесь сидит?»
— «Это, барин, трудно помнить:
Есть и вор здесь и бандит.
Есть за кражи и убийства,
За подделку векселей,
За кредитные билеты…
Много разных штукарей.
Есть преступники большие,
Им не нравился закон,
И они за правду встали,
Чтоб разрушить царский трон.
Есть за правду за народну:
Кто в шестом году восстал,
Тот начальством был отправлен
В Александровский централ.
Отольются волку слезы.
Знать, царю несдобровать!»
Уловив слова угрозы,
Барин крикнул: «Погонять!»
<1906>
Русские народные песни. Песенник. Ред.-сост. проф. Е. В. Гиппиус. Гос. изд-во «Искусство», Л., 1943, стр. 72-73. Приводится по: Элиасов Л. Е. Народная революционная поэзия Восточной Сибири эпохи гражданской войны. Улан-Удэ, 1957, стр. 117-118. Тот же вариант, только два предпоследних куплета поменяны местами: Русские песни и романсы / Вступ. статья и сост. В. Гусева. М.: Худож. лит., 1989. — (Классики и современники. Поэтич. б-ка).
Один из наиболее распространенных вариантов, бытовавших перед Февральской революцией.
3. Александровский централ
Далеко в стране Иркутской,
Между двух огромных скал,
Обнесён стеной высокой
Александровский централ. (1)
Дом большой, покрытый славой,
На нём вывеска висит,
А на ней орёл двуглавый
Раззолоченный стоит.
Чистота кругом и строгость,
Ни соринки не найдёшь:
Подметалов штук с десяток
В каждой камере найдёшь.
По дороге тройка мчалась,
В ней был барин молодой.
Поравнялся с подметалой,
Крикнул кучеру: «Постой!
Ты скажи-ка мне, голубчик,
Что за дом такой стоит?
Кто владелец тому дому?
Как фамилия гласит?»
«Это, барин, дом казённый,
Александровский централ.
А хозяин сему дому
Здесь отроду не бывал. (2)
Он живёт в больших палатах,
И гуляет, и поёт,
Здесь же в сереньких халатах
Дохнет в карцере народ».
«А скажи-ка ты, голубчик,
Кто за что же здесь сидит?»
«Это, барин, трудно вспомнить:
Есть и вор тут, и бандит.
Есть за кражу и убийства,
За подделку векселей,
За кредитные билеты…
Много разных штукарей.
Есть преступники большие —
Им не нравился закон.
И они за правду встали,
Чтоб разрушить царский трон.
Отольются волку слёзы.
Знать, царю несдобровать…»
Услыхав сию угрозу,
Барин крикнул: «Погонять!»
(1) Вариант —
Далеко, в стране Иркутской,
Между двух огромных гор,
Обнесен стеной высокой
Чисто выметенный двор.
(2) Вариант —
А хозяин сему дому —
Сам Романов Николай
Одна из старейших каторжанских песен. Считается «каторжанской классикой» наряду с песней «Солнце всходит и заходит». Родилась в конце XIX века, но популярность сохраняла ещё и в 30-е годы XX века в среде политических заключенных – «контриков». Об этом, в частности, вспоминает Евгения Гинзбург в романе «Крутой маршрут». Есть свидетельства того, что песня была хорошо знакома и диссидентам 60-х годов. В ней огромное количество куплетов, которые добавлялись и варьировались поколениями каторжан. Приводится наиболее известный вариант.
Вариант аналогичен предыдущему, только нет куплета про 1906 год. Еще один вариант песни см.: С. Ф. Баранов. О песнях партизан Забайкалья / Известия Иркутского государственного научного музея, т. II (VII), 1937, стр. 92-93, текст № 11. Записан от участника первой мировой войны П. П. Дульянова, который услышал ее в Германии от рабочего пленного Левченко. Там барин, кроме всех других вопросов, спрашивает: «Чем вас кормят тут в тюрьме?», подметала ответил: «Хлеб горелый, очень горький, а борщ кислый, тот же квас». На вопрос барина: «Сколько лет тебе сидеть?», арестант отвечает: «А я выйду-ка на волю, когда красно солнышко зайдет». П. Дульянов сообщил: «Когда я пришел из плена, песню эту нельзя было петь, она была под запретом». Во время гражданской войны Дульянов стал командиром партизанского отряда в Петровск-забайкальском районе, разучил песню с партизанами и она стала одной из любимых песен (Элиасов, там же, стр. 119).